Неточные совпадения
Пламенный
веселый цвет так ярко горел в ее руке, как будто она держала
огонь.
— Эк ведь комиссия! Ну, уж комиссия же с вами, — вскричал Порфирий с совершенно
веселым, лукавым и нисколько не встревоженным видом. — Да и к чему вам знать, к чему вам так много знать, коли вас еще и не начинали беспокоить нисколько! Ведь вы как ребенок: дай да подай
огонь в руки! И зачем вы так беспокоитесь? Зачем сами-то вы так к нам напрашиваетесь, из каких причин? А? хе-хе-хе!
Веселая ‹девица›, приготовив утром кофе, — исчезла. Он целый день питался сардинами и сыром, съел все, что нашел в кухне, был голоден и обозлен. Непривычная темнота в комнате усиливала впечатление оброшенности, темнота вздрагивала, точно пытаясь погасить
огонь свечи, а ее и без того хватит не больше, как на четверть часа. «Черт вас возьми…»
Домой пошли пешком. Великолепный город празднично шумел, сверкал
огнями, магазины хвастались обилием красивых вещей, бульвары наполнял
веселый говор, смех, с каштанов падали лапчатые листья, но ветер был почти неощутим и листья срывались как бы
веселой силой говора, смеха, музыки.
Не видала она себя в этом сне завернутою в газы и блонды на два часа и потом в будничные тряпки на всю жизнь. Не снился ей ни праздничный пир, ни
огни, ни
веселые клики; ей снилось счастье, но такое простое, такое неукрашенное, что она еще раз, без трепета гордости, и только с глубоким умилением прошептала: «Я его невеста!»
Завтра утром Обломов встал бледный и мрачный; на лице следы бессонницы; лоб весь в морщинах; в глазах нет
огня, нет желаний. Гордость,
веселый, бодрый взгляд, умеренная, сознательная торопливость движений занятого человека — все пропало.
Блестели его волосы, сверкали раскосые
веселые глаза под густыми бровями и белые зубы под черной полоской молодых усов, горела рубаха, мягко отражая красный
огонь неугасимой лампады.
Потом он улегся на голом полу,
Всё скоро уснуло в сторожке,
Я думала, думала… лежа в углу
На мерзлой и жесткой рогожке…
Сначала
веселые были мечты:
Я вспомнила праздники наши,
Огнями горящую залу, цветы,
Подарки, заздравные чаши,
И шумные речи, и ласки… кругом
Всё милое, всё дорогое —
Но где же Сергей?.. И подумав о нем,
Забыла я всё остальное!
Петр Елисеич наливал стаканы, а Нюрочка подавала их по очереди. Девочка была счастлива, что могла принять, наконец, деятельное участие в этой церемонии, и с удовольствием следила, как стаканы быстро выпивались, лица
веселели, и везде поднимался смутный говор, точно закипала приставленная к
огню вода.
И все вместе — это обилие назойливых электрических
огней, преувеличенно яркие туалеты дам, запахи модных пряных духов, эта звенящая музыка, с произвольными замедлениями темпа, со сладострастными замираниями в переходах, с взвинчиванием в бурных местах, — все шло одно к одному, образуя общую картину безумной и глупой роскоши, обстановку подделки
веселого непристойного кутежа.
Через несколько минут на столе стояло пять сортов варенья и еще смоквы какие-то, тоже домашнего изделия, очень вкусные. И что всего удивительнее, нам действительно как-то
веселее стало или, как выражаются крестьяне, поваднее. Я откинулся в угол на спинку дивана, ел варенье и смотрел на Машу. При
огнях она казалась еще моложавее.
— Знаете, иногда такое живет в сердце, — удивительное! Кажется, везде, куда ты ни придешь, — товарищи, все горят одним
огнем, все
веселые, добрые, славные. Без слов друг друга понимают… Живут все хором, а каждое сердце поет свою песню. Все песни, как ручьи, бегут — льются в одну реку, и течет река широко и свободно в море светлых радостей новой жизни.
Снова вспыхнул
огонь, но уже сильнее, ярче, вновь метнулись тени к лесу, снова отхлынули к
огню и задрожали вокруг костра, в безмолвной, враждебной пляске. В
огне трещали и ныли сырые сучья. Шепталась, шелестела листва деревьев, встревоженная волной нагретого воздуха.
Веселые, живые языки пламени играли, обнимаясь, желтые и красные, вздымались кверху, сея искры, летел горящий лист, а звезды в небе улыбались искрам, маня к себе.
Костер горел ярко, и безлицые тени дрожали вокруг него, изумленно наблюдая
веселую игру
огня. Савелий сел на пень и протянул к
огню прозрачные, сухие руки. Рыбин кивнул в его сторону и сказал Софье...
Из вагонов, сияющих насквозь
веселыми праздничными
огнями, выходили красивые, нарядные и выхоленные дамы в удивительных шляпах, в необыкновенно изящных костюмах, выходили штатские господа, прекрасно одетые, беззаботно самоуверенные, с громкими барскими голосами, с французским и немецким языком, с свободными жестами, с ленивым смехом.
Ромашов выгреб из камышей. Солнце село за дальними городскими крышами, и они черно и четко выделялись в красной полосе зари. Кое-где яркими отраженными
огнями играли оконные стекла. Вода в сторону зари была розовая, гладкая и
веселая, но позади лодки она уже сгустилась, посинела и наморщилась.
Вот пехотный бойкий солдат, в розовой рубашке и шинели в накидку, в сопровождении других солдат, которые, руки за спину, с
веселыми, любопытными лицами, стоят за ним, подошел к французу и попросил у него
огня закурить трубку. Француз разжигает и расковыривает трубочку и высыпает
огня русскому.
— Любят они меня. Много я рассказываю им разного. Им это надо. Еще молодые все… И мне хорошо с ними. Смотрю и думаю: «Вот и я, было время, такая же была… Только тогда, в мое время, больше было в человеке силы и
огня, и оттого жилось
веселее и лучше… Да!..»
Тогда, в
веселом и гордом трепете
огней, из-под капюшона поднялась и засверкала золотом пышных волос светозарная голова мадонны, а из-под плаща ее и еще откуда-то из рук людей, ближайших к матери бога, всплескивая крыльями, взлетели в темный воздух десятки белых голубей, и на минуту показалось, что эта женщина в белом, сверкающем серебром платье и в цветах, и белый, точно прозрачный Христос, и голубой Иоанн — все трое они, такие удивительные, нездешние, поплыли к небу в живом трепете белых крыльев голубиных, точно в сонме херувимов.
Над толпою золотыми мотыльками трепещут желтые
огни свеч, выше, в темно-синем небе разноцветно горят звезды; из другой улицы выливается еще процессия — это девочки со статуей мадонны, и — еще музыка,
огни,
веселые крики, детский смех, — всей душою чувствуешь рождение праздника.
Чувствуя себя в ночь рождения Младенца, любившего их, королями и хозяевами жизни, — дети не скупятся воздать взрослым за год их скучной власти минутами своего
веселого могущества: взрослые дяденьки тяжело подпрыгивают, увертываясь от
огня, и добродушно просят о пощаде...
Со стен видели, как всё теснее сжималась петля врагов, как мелькают вкруг
огней их черные тени; было слышно ржание сытых лошадей, доносился звон оружия, громкий хохот, раздавались
веселые песни людей, уверенных в победе, — а что мучительнее слышать, чем смех и песни врага?
Вечерняя заря тихо гасла. Казалось, там, на западе, опускается в землю огромный пурпурный занавес, открывая бездонную глубь неба и
веселый блеск звезд, играющих в нем. Вдали, в темной массе города, невидимая рука сеяла
огни, а здесь в молчаливом покое стоял лес, черной стеной вздымаясь до неба… Луна еще не взошла, над полем лежал теплый сумрак…
Фома сидел рядом с Ежовым спиной к
огню и видел пред собою ряд ярко освещенных лиц,
веселых и простых.
Сырые ветви, попадая в
огонь, жалобно пищали и потрескивали, а гармоника задорно выводила
веселую мелодию, и фальцет певца подкреплял и дополнял ее бойкую игру.
В неприятельском авангарде было все тихо; но там, где бесчисленные
огни сливались в одну необозримую пламенную полосу, гремела музыка и от времени до времени раздавались
веселые крики пирующего неприятеля.
Наши приятели, не говоря ни слова, пошли вслед за незнакомым. Когда они стали подходить к
огням, то заметили, что он был в военном сюртуке с штаб-офицерскими эполетами. Подойдя к биваку Зарецкого, он повернулся и сказал
веселым голосом...
Слышно: «Прощайте! Будьте здоровы!» Слышен
веселый смех Тузенбаха. Все уходят. Анфиса и горничная убирают со стола, тушат
огни. Слышно, как поет нянька. Андрей в пальто и шляпе и Чебутыкин тихо входят.
В толпе заволновались: пробежал первый в году маленький, неизвестно чей катер, показал красный
огонь, потом зеленый и бесшумно скатился в темень реки — маленький, неизвестно чей, такой бодрый и
веселый в своем бесцельном ночном скитании.
Вдали, над темной гривой Чернораменского леса, поднялась тяжелая туча и гасила звезды.
Огонь костра взыграл ярче,
веселее.
Вот сидим мы у
огня, ухи дожидаемся — давно горячего не видали. А ночь темная, с окияну тучи надвинулись, дождик моросит, по тайге в овраге шум идет, а нам и любо… Нашему-то брату, бродяжке, темная ночь — родная матушка; на небе темнее — на сердце
веселее.
Алёшка трёт коленки себе и ухмыляется. Никин, как всегда, молчит и словно черпает глазами всё вокруг. Прыгает, играет
огонь в очаге, живя своей красной, переливчатой жизнью, напевая тихие,
весёлые, ласковые песни. Дует ветер, качая деревья, брызгает дождём.
Этим вопросом он погасил гомон, словно тулупом покрыв его. Снова стал слышен
весёлый треск
огня, шум дождя в лесу и падение капель воды сквозь размытую крышу.
С помощью Талимона, притащившего кучи хвороста, костер разгорелся
веселым, шумным
огнем.
И, наклонив головы, они слушают, а
веселое солнце бьет им прямо в глаза и зажигает
огнем золотой наперсный крест.
И доныне в Иванову ночь пылают на Руси купальские
огни, и доныне по полям и перелескам слышатся
веселые песни...
Был бенефис моего друга Антонио, музыкального клоуна. В тот день мы очень много пили. В этот сезон работала в цирке Зенида с ее львами. Вечер был необыкновенно удачный: смешной и
веселый, и весь точно импровизация. Потом, когда публика уже разошлась, мы сидели с Антонио в моей уборной и пили какой-то очень жестокий коньяк по его рекомендации.
Огни в цирке были уже потушены.
В эту минуту человек попросил Бодростина в разрядную к конторщику. Михаил Андреевич вышел и скоро возвратился
веселый и, развязно смеясь, похвалил практический ум своего конторщика, который присоветовал ему просто-напросто немножко принадуть мужиков, дав им обещание, что
огней в доме не будет, а между тем праздновать себе праздник, опустив шторы, как будто бы ничего и не было.
Веселой толпой, с музыкой и песнями, мы войдем в города и села, и где мы пройдем, там все будет красно, там все будет кружиться и плясать, как
огонь.
Элегантная публика все так же живописно в свете
огней стояла на балконах и в окнах, блестя богатыми одеждами; некоторые умеренно-приличным голосом разговаривали между собой, очевидно, про певца, который с вытянутой рукой стоял перед ними, другие внимательно, с любопытством смотрели вниз на эту маленькую черную фигурку, на одном балконе послышался звучный и
веселый смех молодой девушки.
— Что тут считаться, — сказал четвертый. — Никто из нашей братии, ливонцев, сколько ни колотил врагов, оскомины на руках не набил. Но меня что-то все сильнее и сильнее пробирает дрожь. Разведем-ка
огонь,
веселее пить будет.
Юрка остановил свою машину, вяло побрел в столовку. По проходам и лестницам бежали вниз
веселые толпы девчат. Девчата, пересмеиваясь, стояли в длинных очередях к кассе и к выдаче кушаний. Буро-красные столы густо были усажены народом, — пили чай, ели принесенный с собою обед или здесь купленные холодные закуски (горячие блюда в заводской столовке не готовились, — пожарная опасность от
огня: бензин). Весело болтали, смеялись, спорили.
Такая благодатная перемена в состоянии больного продолжалась с неделю, сердце оживилось надеждою, все кругом его приняло более
веселый вид. Сурмин находил, что Тони еще похорошела, глаза ее блестели необыкновенным
огнем, когда она с ним говорила.
Взглянув на него, последний просто испугался. Лицо князя было мрачно, в глазах горел недобрый
огонь, и он так свирепо поглядел на него, что Осип Федорович не узнал его обыкновенного
веселого и беспечного взгляда.
Звук гудящей меди не пугал москвитян. С
веселыми лицами приветствовали они золотым
огнем рассыпавшуюся денницу и друг друга, как бы в день Светлого Христова Воскресения, обнимались, целовались и проливали слезы умиления, созерцая великолепную и трогательную картину собиравшихся под развевающиеся знамена, как под хоругви защиты небесной, бравых
веселых ратников.
Звук гудящей меди не пугал москвитян. С
веселыми лицами приветствовали они золотым
огнем рассыпавшуюся денницу и друг друга, как бы в день Светлого Христова Воскресенья, обнимались, целовались и проливали слезы умиления, созерцая великолепную и трогательную картину собиравшихся под развевающиеся знамена, как под хоругвь защиты небесной, бравых
веселых ратников.
И
огни горели в замке — и горели в замке
огни — и далеко светились окна, навевая мысль о празднике, и все любезнее, все ниже, все
веселее кланялся обезумевший господин.
А потом начиналось короткое утро, лишенное света, и долгий, шумный, беспорядочный и, по-видимому,
веселый вечер — очень быстро, одно за другим. Не знаю, что сделали без меня с елкой, но с каждым вечером она горела все ярче и ярче, заливала светом потолок и стены, бросала в окна целые снопы ослепительного
огня. И целый день с утра до ночи раздавался непрерывный смех Нордена и его приглашающий возглас...